Наталия Пронина - Александр Невский — национальный герой или предатель?
Отныне, пишет историк, Александр Невский, уже невзирая на непонимание многих современников, стал яростно пресекать «любое выступление на Руси против татар, любое осуждение татарского ига, расценивая подобные проявления «патриотизма» как самое опасное нанесение удара по своей внешней политике». Еще более последовательно, чем его отец, Александр Невский стал подчеркивать «вассалитет Руси по отношению к ханам внешними личными знаками внимания». Он ежегодно лично отвозил в Орду русскую дань. Так же как отец, «Александр совершает многомесячные путешествия в Монголию… лично наблюдая организацию войска, хозяйства, административного управления империи Чингизидов. Эти наблюдения только укрепят Александра Невского в правильности взятой его отцом и им политической линии в отношении Орды. Ее, эту линию, он и завещает фактически новой московской династии, родоначальником которой становится. Это линия на беспрекословное, полное подчинение требованиям Орды и выполнение всех ее условий. Мотивировалась она тем, что татаро-монголы как противник сильны, бесчисленны, необозримы. Бороться с ними как регулярным военным путем, так и путем «наскоков» —т. е. народных восстаний, саботажа их требований и т. д. — совершенно бесперспективное дело. Необходимо не подвергать Русь опасности уничтожения, а сохранять силы всечасно и всемерно. Надо, чтобы на Русь и ее народ работало только время…»[460].
Да, реально это выглядело как союз Александра с Ордой. И, опираясь на этот союз, а точнее, на то, что у него создался относительно спокойный тыл на Востоке, Александр решил не только остановить движение немцев-католиков на Русь, но и подорвать самую его возможность. Тем более что и общая военно-политическая обстановка в Прибалтике складывалась для этого очень благоприятная, упускать подобный момент было жаль.
13 июля 1260 г. в битве при озере Дурбе, близ Мемеля, войска Великого князя Литовского Миндовга нанесли соединенным силам Немецкого ордена тяжелейшее поражение. Достаточно сказать, что в ходе боя были убиты магистр Ливонского ордена Борхардт фон Горнхаузен, орденский маршал фон Боталь и шведский герцог Карл, приведший на помощь ордену датско-шведское войско. В битве также пали еще 150 титулованных рыцарей ордена, а 14 взяты в плен, и 8 из них принесены в жертву литовским языческим богам путем сожжения живыми[461].
«Последствиями Дурбенского сражения были отложение курляндцев от католичества, восстание пруссов в Пруссии, отречение Миндовга от католичества[462] и королевского титула и вторичное вторжение литовских войск в Пруссию с полнейшим и беспрепятственным опустошением орденских владений»[463]. Конкретно, восстание пруссов и литовцев охватило все завоеванные орденом земли между Неманом и Вислой. Восставшие уничтожили целый ряд рыцарских гарнизонов, заняли почти все построенные орденом города и большинство замков, таких, как Бартенштейн, Крейцбург, Кенигсберг. Тевтонский орден и папа римский были вынуждены предпринять целый ряд новых мер для поддержания своей агрессии на востоке[464].
Таким образом, Дурбенское сражение в корне изменило ситуацию в Литве. Если раньше многие литовские князья неоднократно вступали в союз с Орденом для совместных набегов на соседние земли (в том числе и на Русь. — Авт.), то теперь основой внешней политики Литвы стала «борьба с Орденом не на жизнь, а на смерть»[465].
Исходя из этих перемен Великий князь Литовский Миндовг сразу после победы при озере Дурбе отправил своих послов к Великому князю Владимирскому с предложением общей борьбы с орденом, и русский князь, конечно, ответил согласием. Ранней весной 1262 г. в Переяславле-Залесском Александр Невский заключил с князем Миндовгом договор, направленный против Тевтонского ордена в Ливонии. Практически, это был первый в истории русско-литовский договор о совместном вооруженном выступлении. Боевые действия Договор предусматривал начать уже летом того же 1262 г. И они действительно начались. Миндовг вместе со своим войском подошел к главной крепости (столице) Ливонского ордена —Вендену —и, опустошая окрестности, начал ее осаду. В соответствии с достигнутыми соглашениями, туда же должны были подойти и русские рати. Однако по причине заминки, вызванной необходимостью неожиданного и срочного отъезда Александра Невского в Орду, этим планам не суждено было осуществиться полностью. Русские войска выступили, но выступили на месяц позже, и вел их не сам Невский, а его сын Дмитрий Александрович и младший брат Ярослав Ярославич.
Как передает летописец, осенью 1262 г. русские подступили «к граду Юрьеву», т. е. Дерпту. «И бяше град Юрьев тверд, в 3 стены, и множество люди в нем всякых, и… помощью Божьею единым приступлением (штурмом) взят бысть, и люди многы града того овых побиша, а другыя изимаша живы, а иныи огнем пожжены и жены и дети их; и взаяша товара бещисла и полона»[466]. Уцелел только замок на Тоомемяги. Но далее в глубь орденской территории русские не пошли, так как, не дождавшись их подхода, союзный литовский князь Миндовг уже отступил от Вендена. Дмитрий Александрович «со всеми полками» вернулся в Новгород.
Наконец, еще один участник русско-литовской договоренности о совместных действиях против ордена, князь Жемайтии Тройнат, уже зимой, на исходе 1262 г., также предпринял кратковременный рейд в Ливонию, проникнув в Леальское епископство, и, опустошив и разграбив окрестности, взял даже г. Пернау (Пярну) в феврале 1263 г. Однако на обратном пути его отряды были атакованы немецкими рыцарскими войсками у Дюнамюнде и полностью разбиты[467].
Таким образом, жестко заключает исследователь, «из совместного литовско-русского нападения на орден с целью не дать ему окрепнуть после битвы у Дурбе и в условиях восстания пруссов в Пруссии практически ничего не вышло. План большого, серьезного похода на орденские земли был полностью сорван и дискредитирован из-за плохой организации и недисциплинированности участников соглашения (в основном русских, опоздавших). Надежды на реализацию этого плана объединенной борьбы Литвы и Руси с орденом были оставлены навсегда после смерти Александра Невского в ноябре 1263 г. и убийства Миндовга той же осенью его соперниками —удельными литовскими князьями —нальшенайским Довмонтом и жемайтийским Тройнатом»[468].
Однако почему случилось именно так? Почему потерпел крах столь удачный замысел двух Великих князей, двух незауряднейших современников, ровесников? Замысел, имевший все шансы на победное осуществление… Что действительно не просто задержало русских, но и самому Александру Ярославичу единственный раз в жизни не позволило выступить во главе войска, дабы совершить свой обычный, стремительный марш-бросок? Наконец, что стояло за теми полными тревоги и грусти словами, коими напутствовал он отправлявшихся в поход юного сына Дмитрия с боярами? Той пронзительной тревоги и грусти, которые почувствовал и счел необходимым передать потомкам даже строгий, бесстрастный монахлетописец: «Служите сынови моему, акы самому мне, всемъ животом своим». Слова сорокадвухлетнего князя звучали завещанием. Но Александр Невский ехал в Орду и знал, что говорит….
Дело заключалось вот в чем. Несмотря на усилия власти удержать народ от восстаний против татар, волнения, подобные тому, которое началось в Новгороде при появлении там ордынских чиновников-переписчиков, вспыхивали и в других русских городах. Это положение еще более обострилось, когда по распоряжению из столицы империи —Каракорума —ордынцы передали сбор русской дани восточным купцам-мусульманам —«бесерманам», как стали называть их на Руси[469]. Ибо, отмечает историк, если «раньше (при сборе дани) татарские баскаки проявляли алчность, то теперь эта алчность и жажда личной наживы вошли в систему. Чувствуя за собой власть хана и зная, что отказ им будет сопротивлением ханской воле, бесермены не знали сожаления. Их поборы разоряли страну, с трудом оправлявшуюся от разрушения. Все скудные доходы уходили на выплату дани. Задолжавшие бесерменам крестьяне и горожане, выплачивавшие им непомерные «резы» (проценты), запутывались в долгах. Разоряя их окончательно, бесермены продавали их с семьями в рабство, уводя из Руси в Орду. На базарах восточных городов увеличивалось количество русских рабов. В народе постоянно нарастало чувство отчаяния, невозможности оправиться и встать на ноги, а это чувство заставляло забывать и ханский гнев, и возможность полного разорения страны»[470].
Кроме того, бесермены подвергали оскорблению и религиозные чувства русских людей. Так, под 1261 г. летописи фиксируют: на Русь прибыл бесермен Котлубей —«злой сый…творяще людям великую досаду и святым церквам поругася»[471]. Не обошлось, впрочем, и без предателей из самих русских. Например, опираясь на летописные сведения, Н. И. Костомаров пишет о некоем монахе-расстриге Изосиме, «пьянице и студо-словце», который «съездил в Орду, принял там мугамеданство и, воротившись в отечество, сделался откупщиком дани, безжалостно утеснял своих соотечественников и нагло ругался над святынею христианской церкви»[472].
